Не судьба – Говорили мне добрые люди.
Вот всё, что ты знал и хотел,
А вот – дымоход и труба…
Вот всё, что ты знал и хотел,
А вот – дымоход и труба…
Заставлять себя вставать с каждым утром становилось все сложнее. Пока спасала привычная рутина – ментоловая сигарета на балконе, чашка кофе по-турецки в любимом киоске неподалеку от работы, стопка писем с пометкой "сверхсрочно" от шефа, по времени привычно занимающая чуть меньше, чем тоннели подземки.
Со стороны он всегда смотрелся на удивление уместно: как в старом офисе пожилой газеты, заваленном ежедневной рутиной, так и на приеме у сильных мира сего – с чашкой кофе в одной руке и неизменным механическим карандашом в другой. Высокий, взъерошенный, с небрежно стянутыми в короткую косу медно-рыжими волосами.
Со стороны он всегда смотрелся на удивление уместно: как в старом офисе пожилой газеты, заваленном ежедневной рутиной, так и на приеме у сильных мира сего – с чашкой кофе в одной руке и неизменным механическим карандашом в другой. Высокий, взъерошенный, с небрежно стянутыми в короткую косу медно-рыжими волосами.
читать дальше
То, что снилось тебе –
Этого нет и не будет.
Этого нет и не будет.
Те немногие, кому удавалось заглянуть за привычную ширму внешности – старались держаться от него подальше. Друзья – потому что он никому не прощал ошибок. Особенно – своих. Враги… враги обычно либо становились друзьями, либо не задерживались рядом.
В глубине его серо-стальных глаз таилась бездна прожитых дней, полных боли и безнадежности. Бездна, в которой он захлебываясь тонул каждый раз, когда, забываясь, разрешал себе воспоминать о прошлом. Бездна, которая пожирала все его попытки создать себе хоть какое-то настоящее. Бездна, молчаливо смотрящая на него глазами сотен его мертвецов.
В глубине его серо-стальных глаз таилась бездна прожитых дней, полных боли и безнадежности. Бездна, в которой он захлебываясь тонул каждый раз, когда, забываясь, разрешал себе воспоминать о прошлом. Бездна, которая пожирала все его попытки создать себе хоть какое-то настоящее. Бездна, молчаливо смотрящая на него глазами сотен его мертвецов.
Не судьба – небосвод перечеркнут
Вдоль, поперек звездопада.
Только не в наши края,
Здесь и так не родятся хлеба.
Вдоль, поперек звездопада.
Только не в наши края,
Здесь и так не родятся хлеба.
Сбежав от прошлого, он смог создать себя заново. От вихрастого мальчишки, уехавшего зайцем на подножке ночного междугороднего, не осталось ничего – ни имени, ни внешности, ни даже жестов. Новый его образ был куда как живее, целостнее, в чем-то даже правильней. Сперва нашелся дом – и даже силы звать его своим домом. Затем работа, коллеги, приятели…
От прямого попадания звезды,
Лучше не думай, не надо.
Остается пламя, которого не загасить –
Лучше не думай, не надо.
Остается пламя, которого не загасить –
Все это было таким реальным… и таким эфемерным по сравнению с тем, что он так и не смог забыть. И снова под его пальцами в единую нить сплетался ворох городских легенд, снова и снова он уходил в ночь, храня свой новый город. Вздрагивая от любой неуместной тени, сминая в пальцах очередную непогасшую сигарету, стряхивая с потемневшего лезвия старого ножа попеременно то собственную кровь, то грязь, то комья застывшей слизи.
А мир говорит:
Как ты можешь быть
Так спокоен?..
…Наступает момент
И рукам уже не удержать
Каменной тяжести лба.
Как ты можешь быть
Так спокоен?..
…Наступает момент
И рукам уже не удержать
Каменной тяжести лба.
Наутро он привычно врал начальству о "чертовой халтуре", обещая, мол "больше никогда". Покаянно варил кофе в старой, потрескавшейся турке – и опенспейс наполнялся пряными запахами кардамона и корицы, а незамужние девушки начинали тихо шуршать фольгой любимого им черного шоколада. Делал свою работу – как всегда хорошо, потому что просто не умел иначе. А потом засыпал в подсобке, уткнувшись лбом в переплетенные пальцы рук.
Иногда заботливая уборщица даже укрывала его сувенирным пледом, доставшимся редакции в честь какого-то из череды профессиональных праздников. Но чаще он оставался один – до конца рабочего дня, до ночи, до закрытия бизнес-центра, когда угрюмый охранник уже привычно будил его, предлагая бумажный стаканчик с бурдой из стоявшего в холле кофейного автомата.
Иногда заботливая уборщица даже укрывала его сувенирным пледом, доставшимся редакции в честь какого-то из череды профессиональных праздников. Но чаще он оставался один – до конца рабочего дня, до ночи, до закрытия бизнес-центра, когда угрюмый охранник уже привычно будил его, предлагая бумажный стаканчик с бурдой из стоявшего в холле кофейного автомата.
Настоящих нас даже не было здесь
Дольше, чем на мгновение.
Дольше, чем на мгновение.
Ближе к рассвету, когда ночь, подобно бокалу, до краев наполнилась первозданной темнотой, он привычно шагнул на опустевшую улицу. Вдали протяжно загудел локомотив, приветствуя долгожданную остановку. В тени фонаря тихо плясали бабочки-самоубийцы. Где-то в глубине пожелтевшей кроны старого дерева тихо похлопывала во сне крыльями стая ворон.
Город спал. Такой чужой – и одновременно так похожий на тот, что остался за сотни километров и тысячи дней назад. Налетевший ветер растрепал ветки, закружил по улице падающие листья и стряхнул в подставленную ладонь одинокий цветок каштана.
Улыбнувшись сошедшему с ума дереву, мужчина решительно зашагал в сторону вокзала. В отражениях ночных витрин его и без того вытянутая фигура казалась еще выше, а старый серый шерстяной плащ почему-то отчетливо отливал синевой.
Город спал. Такой чужой – и одновременно так похожий на тот, что остался за сотни километров и тысячи дней назад. Налетевший ветер растрепал ветки, закружил по улице падающие листья и стряхнул в подставленную ладонь одинокий цветок каштана.
Улыбнувшись сошедшему с ума дереву, мужчина решительно зашагал в сторону вокзала. В отражениях ночных витрин его и без того вытянутая фигура казалась еще выше, а старый серый шерстяной плащ почему-то отчетливо отливал синевой.
А мир говорит:
Как ты можешь быть так спокоен?
Как ты можешь быть так спокоен?
Все, что он оставил себе из своей прошлой жизни, можно было пересчитать по пальцам: привычку красить волосы в рыжий, старый армейский нож и любовь к крепким ментоловым сигаретам. Особенно – в дороге, когда из-под последнего вагона серебристо-стальной рекой вытекали рельсы, а старая проводница вместо того, чтобы отчитать за нарушение порядка, наливала чай в видавший виды термос. Когда-то давно этому способствовал его веселый нрав. Сейчас – пара крупных купюр. До утра оставалось больше трех часов – этого должно было хватить на то, чтобы в очередной раз обдумать родившийся в его голове сумасшедший план.
Надвигается шторм,
Который разорвет
Саму суть бытия.
Который разорвет
Саму суть бытия.
Поздоровавшись с охраной на вокзале, он вышел на улицы города, с которым не виделся вот уже почти десять лет. Города, который он любил сильнее всех своих женщин. Все оставшиеся наличные деньги ушли на покупку пачки сигарет и большой алой розы, чьи лепестки он отпустил в воду с моста неподалеку от вокзала. Они долго кружились в осеннем ветру – алые на фоне серо-стальной речной глади. И среди них маленькой белой точкой – слегка примятый цветок каштана.
А я говорю:
Мир, ты не понял,
Мир, ты не понял,
Весь следующий день он провел на ногах – слишком многое изменилось за эти годы. Часть старых знакомств канули в лету, еще часть отошли от дел. А их замена не то, чтобы не знала о нем – даже не помнила его старого имени. Впрочем, даже тех, кто остался, ему хватало для всего задуманного. Тем более, что сейчас как никогда раньше он был уверен, что его враги – настоящие, а не выдумано-книжные – ничего не ждут.
- Там надвигается шторм… - крепко-сбитый парень в кожаной мотоциклетной куртке встревожено всматривался в вереницу туч на горизонте. – Это немного странно для московской осени, не находишь?
За его спиной деловито собирались еще несколько парней и девушек – проверяли прочность креплений на новой форме, перетягивали лямки рюкзаков, подгоняли подвесы ножей. Кто-то "докуривал последнюю", кто-то смеялся, кто-то просто смотрел в стремительно-темнеющее небо.
Неподалеку от них расцветало ночными огнями очередное чудо человеческой цивилизации – современный научно-исследовательский центр одной из крупнейших на этом континенте технических корпораций.
Отрывисто вздохнув и усмехнувшись, рыжий похлопал давно потерянного и вновь обретенного друга по плечу. А потом очень тихо, но отчетливо произнес, глядя на разворачивающиеся в темноте огни охранных систем:
- Шторм – это я.
- Там надвигается шторм… - крепко-сбитый парень в кожаной мотоциклетной куртке встревожено всматривался в вереницу туч на горизонте. – Это немного странно для московской осени, не находишь?
За его спиной деловито собирались еще несколько парней и девушек – проверяли прочность креплений на новой форме, перетягивали лямки рюкзаков, подгоняли подвесы ножей. Кто-то "докуривал последнюю", кто-то смеялся, кто-то просто смотрел в стремительно-темнеющее небо.
Неподалеку от них расцветало ночными огнями очередное чудо человеческой цивилизации – современный научно-исследовательский центр одной из крупнейших на этом континенте технических корпораций.
Отрывисто вздохнув и усмехнувшись, рыжий похлопал давно потерянного и вновь обретенного друга по плечу. А потом очень тихо, но отчетливо произнес, глядя на разворачивающиеся в темноте огни охранных систем:
- Шторм – это я.
В тексте использованы слова песни "Шторм" БГ.
Данный текст является продолжением этого текста.